Черное и белое стендаль. Анализ романа Стендаля «Красное и черное

Мэр небольшого французского городка Верьер господин де Реналь, владелец фабрики, где изготавливают гвозди, сообщает жене о решении взять в дом гувернера. Главная мысль, которой живут уважаемые жите ли этого городка: извлекать прибыль. Мэр — человек самодовольный и тщеславный. Он берет гувернера не только потому, что дети в последнее время что-то слишком расшалились, но и «в пику» местному богачу господину Вально. Этот вульгарный крикун вечно соперничает с мэром, постоянно хвастается новой парой нормандских лошадей.

А вот у детей мэра теперь будет гувернер!

Жена мэра, высокая, стройная женщина, некогда слыла первой красавицей во всей округе. В ее манерах есть нечто наивное, простодушное. Она уклоняется от многих развлечений, никогда не спорит с мужем.

Господин де Реналь уже договорился с папашей Сорелем, что гувернером у него будет служить его младший сын. Старый кюре господин Шелан рекомендовал сына плотника с лесопилки как талантливом» юношу, который уже три года изучает богословие и отлично знает латынь. Жюльену Сорелю восемнадцать лет. Это невысокий, хрупкий на вид юноша. У него неправильные, но тонкие черты лица, темно-каштановые волосы. Внешность отражает своеобразие характера: в огромны черных глазах светится пламенная душа. Девушки поглядывают на него с интересом.

Обладающий блестящими способностями, Жюльен никогда не ходил в школу. Отец даже бил его за «леность» — чрезмерное увлечение книгами.

Но юноша тянулся к наукам. Латыни и истории его обучил полковой лекарь, квартировавший у Сорелей. Лекарь был участником наполеоновских походов. Умирая, учитель и друг Жюльена завещал ему свою любовь к Наполеону, крест Почетного легиона да несколько десятков книг. Главными книгами для юноши были «Исповедь» Руссо и две книги о Наполеоне. С детства Жюльен мечтал стать военным. Во времена Наполеона это был самый верный способ сделать карьеру, выйти в люди, прославиться. «Бонапарт, никому ранее не известный, сделался императором только благодаря своей шпаге», — размышлял романтически настроенный Жюльен.

Но времена изменились. Юный Сорель понимает, что единственный путь, который перед ним открыт, — стать священником. Значит, нужно вделаться служителем культа.

Он честолюбив и горд, но готов вытерпеть все, чтобы пробить себе дорогу. Он скрывает свои порывы, старается не говорить в обществе о своем кумире — Наполеоне.

Госпожа де Реналь обожает своих трех мальчиков, готова сама их воспитывать. Мысль о том, что между ней и детьми будет стоять посторонний, приводит ее в отчаяние. Тревожась о детях, мать уже рисует в своем воображении образ отвратительного, грубого мужлана, которому будет позволено кричать на ее детей и, возможно, даже пороть их.

И что же? Она видит перед собой бледного, испуганного юношу, почти мальчика. Он кажется ей необыкновенно красивым и очень несчастным.

Жюльен быстро преодолел свою первоначальную робость. Не прошло и месяца, как все в доме, даже сам чванный мэр, начинают относиться к нему с уважением. Дети просто в восторге от своего гувернера. Жюльен же совсем не привязался к мальчикам. Однако он всегда справедлив, уравновешен, исполнен терпения. Никто не знает, какие бури бушуют в его душе! Он презирает толстосумов, которые считают себя лучшими людьми на свете и чванно рассуждают о добродетели. Среди «знати» городка Жюльен держится с большим достоинством. Его знание латыни вызывает восхищение — он может прочесть наизусть любую страницу Нового Завета.

Горничная хозяйки Элиза влюбляется в юного гувернера. На исповеди она рассказывает аббату Шелану, что получила наследство. Ее мечта — выйти замуж за Жюльена. Кюре считает, что Элиза и Жюльен — отличная пара. Однако Жюльен решительно отказывается от завидного предложения. Он необычайно честолюбив, мечтает о великих свершениях, богатстве и славе. В глубине души он мечтает покорить Париж. Однако до поры до времени он это умело скрывает.

Летом семья переезжает в Вержи — деревню, где находится имение де Реналей. Здесь госпожа де Реналь целые дни проводит с детьми и гувернером. Она наивна, малообразованна — воспитывалась, как большинство богатых наследниц, в монастыре. Природный живой ум ее не обогащен знаниями. Вся ее любовь обращена на детей. Прежде она думала, что все мужчины такие, как ее муж или несносный крикун Вально.

Ее душа потянулась к Жюльену, который кажется ей умнее, добрее, благороднее всех мужчин, окружающих ее. Стендаль с иронией подмечает, что в Париже роман молодой женщины и пылкого юноши развивался быстро и по тем правилам, которые диктуют театральные водевили и любовные романы. А в провинции наивная чистосердечная женщина но сразу начинает понимать, что любит Жюльена. Она смущена, испугана, колеблется: любит ли он ее? Ведь она мать троих детей, она старше гувернера на целых десять лет!

Жюльен замечает чувства мадам де Реналь. На его взгляд, она красива, даже очаровательна. Однако Жюльен вовсе не влюблен. Он наблюдает за ней, как за врагом, с которым предстоит сразиться. Завоевать г-жу де Реналь — это будет его первая битва, первое испытание. Он должен самоутвердиться! Он готовится отомстить этому самодовольному мэру, этому господинчику, который позволяет себе разговаривать с ним снисходительно, свысока.

Испуганный, взволнованный, Жюльен начинает действовать. Вот он, по заранее намеченному плану, отважился взять мадам де Реналь за руку — а она отдернула свою. Раз, другой... и ледяная рука женщины наконец остается в горячей ладони юноши.

Жюльен шепчет на ухо мадам де Реналь, что ночью придет к ней и спальню. Она отвечает ему самым искренним негодованием. Ему ее отказ кажется исполненным презрения. Решившись преодолеть сопротивление, Жюльен ночью выходит из своей комнаты... Он замирает от страха, у него подкашиваются ноги... Он даже сожалеет, что у него нет никакого повода не идти в спальню госпожи.

Проникнув в комнату, Жюльен падает к ногам очаровательной женщины, обнимает ее колени, она бранит его — и он вдруг разрыдался!

Слезы Жюльена, его отчаяние сломили сопротивление давно уже любящей его де Реналь. Он выходит из ее спальни победителем, она считает себя погибшей.

Некоторое время любовники счастливы. Женщина впервые любит, Жюльен гордится тем, что искусно выполняет свою роль — роль покорителя женщин! Неожиданно тяжело заболел младший сын мадам де Реналь. Несчастной матери кажется, что это наказание за грех: своей любовью к Жюльену она убивает сына. Мадам де Реналь мучают угрызения совести. Она отталкивает от себя любовника. К счастью, ребенок выздоравливает.

Господин де Реналь ничего не подозревает, но от слуг, как всегда, ничего не скроешь. Горничная Элиза рада, что может отомстить Жюльену за его отказ от брака с ней: встретив на улице мсье Вально, она рае сказывает ему, что у ее госпожи — любовная связь с молодым гувернером. В тот же вечер ничего не подозревавший ранее де Реналь получает анонимное письмо, из которого узнает, что ему «наставляют рога» в его доме. Госпоже де Реналь удается убедить мужа в своей невиновности, однако по городу расползаются сплетни о ее любовных похождениях.

Наставник Жюльена аббат Шелан считает, что ученику следует по кинуть Город.

Хотя бы на год уехать — например, к своему другу лесоторговцу Фуке или в духовную семинарию в Безансон.

Жюльен соглашается с аббатом и уезжает из Верьера. Однако череп три дня возвращается, чтобы проститься с госпожой де Реналь. Значит, чувства все-таки живут в нем — не только честолюбие и расчет. Он пробирается в спальню любовницы, их свидание исполнено трагизма: они думают, что расстаются навеки.

Жюльен Сорель приезжает в Безансон и является к ректору семинарии аббату Пирару. Вновь на новом этапе жизни молодой человек испытывает волнение и страх, к тому же лицо аббата необычайно уродливо. Это отталкивает юношу, даже вызывает в нем ужас. Однако герой снова бросает вызов своему страху. Три часа ректор экзаменует Жюльена. Это момент торжества молодого знатока богословия и латыни. Пирар настолько поражен, что принимает его в семинарию с назначением стипендии, правда, небольшой. Оказывая почет перспективному ученику, Пирар дает распоряжение отвести ему отдельную келью. Это предпочтение вызывает естественную реакцию посредственностей: семинаристы дружно возненавидели Жюльена. Он явно талантлив, также явно презирает серую массу, он самостоятельно мыслящий человек — большинство этого не прощает. Даже аккуратность новичка, его ухоженные белые руки приводят грубых семинаристов в бешенство!

Жюльен должен выбрать себе духовника, и он выбирает аббата Пирара. Он считает, что совершил правильный и дальновидный выбор, но не подозревает, насколько этот поступок окажется решающим для его судьбы. Аббат искренне привязан к талантливому ученику, однако положение самого Пирара в семинарии очень непрочно. Его противники Иезуиты делают все, чтобы заставить ректора подать в отставку. Но враги не учитывают, что у аббата есть влиятельный друг и покровитель при дворе — аристократ (из округи Франш-Конте) маркиз де Ла-Моль. Его различные поручения аббат исправно выполняет, укрепляя эту дружбу. Узнав о гонениях, которым подвергается Пирар, маркиз де Ла-Моль делает ему предложение: переехать в столицу. Маркиз обещает ректору Безансонской семинарии один из лучших приходов в окрестностях Парижа. Прощаясь с Жюльеном, аббат предвидит, что без поддержки ректора того ждут трудные времена. Жюльен, зная, что Пирар на первых Порах будет нуждаться в деньгах, предлагает ему все свои сбережения. Пирар этого щедрого душевного порыва не забудет.

Маркиз де Ла-Моль — политик и вельможа.. Он пользуется большим влиянием при дворе. Принимая аббата Пирара в своем парижском особняке, маркиз упоминает, что уже несколько лет ищет толкового человека. Ему нужен умный и грамотный секретарь, который мог бы заняться его перепиской. Аббат тут же предлагает на это место своего любимого ученика. Да, это человек весьма низкого происхождения... Но зато энергичный, умный, хорошо образованный и — с высокой благородной душой.

Свершилось! Перед Жюльеном Сорелем открывается перспектива, о Которой он и мечтал, и не смел мечтать: он может сделаться парижанином! Он проникнет в высший свет!

Получив приглашение маркиза, счастливый Жюльен едет в Верьер, надеясь еще раз повидаться с г-жой де Реналь. До него дошли слухи, что в последнее время женщина впала в некое исступленное благочестие и проводит время в постоянной молитве и покаянии. Преодолев множество препятствий, Жюльен проникает в комнату своей возлюбленной. Никогда еще она не была так обворожительна и трогательна, так прекрасна! Однако господин де Реналь нарушает их уединение, и Жюльену приходится спасаться бегством.

Приехав в Париж, романтический поклонник Бонапарта прежде всего осматривает места, связанные с именем Наполеона. Отдав дань восхищения и поклонения, он отправляется к аббату Пирару. Аббат представляет Жюльена маркизу. Вечером новоявленный секретарь уже сидит за общим столом. Напротив него — юная блондинка, необыкновенно стройная, с очень красивыми глазами. Однако холодное выражение этих глаз смущает секретаря, он чувствует в мадемуазель Матильде де Ла-Моль некое внутреннее сопротивление. Это достойный противник!

Новый секретарь в непривычной среде осваивается быстро: через три месяца маркиз считает Жюльена человеком на своем месте. Сорель работает старательно и упорно, не болтлив, чрезвычайно сообразителен. Постепенно сын плотника из маленького городка начинает вести все самые сложные дела парижского вельможи. Провинциал становится настоящим франтом и вполне овладевает искусством жить в Париже.

Однако самолюбие секретаря часто страдает, он подозревает в окружающих намерение его унизить — пусть оно даже проявляется в снисходительности.

Маркиз де Ла-Моль находит возможность вручить Жюльену орден. Это несколько усмиряет болезненную гордыню Жюльена, теперь он держится более раскованно. Вот только с мадемуазель де Ла-Моль он подчеркнуто холоден.

Эта девятнадцатилетняя девушка необычайно умна, наблюдательна. Ей скучно в обществе ее аристократических приятелей — графа Келюса, виконта де Люза и маркиза де Круазенуа, который претендует на ее руку. Раз в год Матильда носит траур. Жюльен узнает, что она делает это в честь предка семьи Бонифаса де Ла-Моль, возлюбленного королевы Маргариты Наваррской. Он был обезглавлен 30 апреля 1574 года на Гревской площади в Париже. Легенда, отраженная, в частности, в романе Александра Дюма-отца «Королева Марго», гласит, что королева потребовала у палача голову своего любовника и, заключив в драгоценный ларец, собственноручно похоронила ее в часовне.

Жюльен понимает, что Матильда в душе чрезвычайно романтична — так волнует ее эта необычная любовная история из глубины веков.

Проходит время — и постепенно гордец перестает уклоняться от разговоров с Матильдой. Беседы с ней настолько интересны, что он даже забывает свою роль — опять роль! — затесавшегося в высший свет плебея. «Вот было бы забавно, — прикидывает герой, — если бы она влюбилась в меня».

Романтическая Матильда и в самом деле влюбилась Жюльена. Эта любовь, отчасти вдохновленная литературой, представляется ей просто героической. Еще бы! Знатная девушка любит сына плотника! С той минуты, как она влюбляется в Жюльена, скука покидает ее.

Сам Жюльен скорее тешит свое самолюбие, нежели увлечен любовью. Он получает от Матильды письмо с объяснением в любви и не может скрыть своего торжества: его, битого отцом-плотником, его, деревенщину, любит дочь маркиза! Она предпочла его аристократу маркизу де Круазенуа! Решительная Матильда сообщает, что ждет Сореля у себя в час ночи.

Жюльену кажется, что это заговор, ловушка. Он почти уверен, что его хотят убить или выставить на посмешище. Вооруженный пистолетами и кинжалом, он проникает в комнату мадмуазель де Ла-Моль.

Матильда сбросила с себя прежнюю холодность, она на удивление покорна и нежна. Однако на следующий день она приходит в ужас при мысли, что стала любовницей простолюдина. Разговаривая с отцовским секретарем, она едва сдерживает гнев и раздражение.

Самолюбие Жюльена вновь задето. В горячем разговоре оба решают, что между ними все кончено. И вдруг Жюльен чувствует, что в самом деле влюбился в эту гордую девушку. Матильда непрестанно занимает его воображение.

Знакомый Жюльена, русский князь Коразов, дает ему проверенный совет: вызвать ревность своей возлюбленной и начать ухаживать за какой-нибудь светской красавицей. Жюльен так и поступает. И в самом деле, план действует безотказно. Матильда ревнует, самолюбие ее уязвлено, она вновь чувствует себя влюбленной. Одна только гордыня мешает ей сделать шаг навстречу.

Однажды Жюльен, презрев опасность, приставляет лестницу к окну Матильды и забирается к ней в спальню. Увидев любимого, она забывает обиды и падает к нему в объятия.

Через некоторое время Матильда сообщает Жюльену, что беременна. Она решилась выйти за него замуж.

Узнав обо всем, маркиз негодует. Однако Матильда настаивает, и отец в конце концов уступает. А ведь выдать дочь замуж за сына плотника — это позор! Но в силах маркиза — создать Жюльену блестящее положение в обществе. Де Ла-Моль добивается патента гусарского поручика на имя Жюльена Сореля де Ла-Верне. Де Ла-Верне,— это титул! Заветная частица «де» — символ дворянства... Жюльен отправляется в свой полк. Он счастлив! Военная карьера! Высший свет! Родится сын — его сын будет маркизом!

Неожиданно Сорель получает известие из Парижа: Матильда требует немедленно вернуться. Когда они встречаются, она протягивает ему конверт с письмом. Это послание госпожи де Реналь. Оказывается, осторожный и предусмотрительный маркиз обратился к ней с просьбой сообщить какие-нибудь сведения о бывшем гувернере ее детей. Мадам де Реналь оскорблена: как скоро забыл ее Жюльен! Она переоценивает прошлое и характеризует Сореля как лицемера и карьериста. Она сообщает: «этот выскочка, плебей, способен на любую подлость, лишь бы выбиться в люди».

Понятно, что маркиз де Ла-Моль после таких известий никогда не согласится на брак сына плотника с Матильдой.

Ни слова не говоря, охваченный гневом, Жюльен покидает Матильду, садится в почтовую карету и мчится в Верьер. Все его надежды рухнули из-за чувств оскорбленной женщины!

В оружейной лавке он покупает пистолет, входит в Верьерскую церковь. Там как раз идет воскресное богослужение. Сорель дважды стреляет в мадам де Реналь.

Его арестовывают. Уже в тюрьме он узнает, что его бывшая возлюбленная не убита, а только ранена. Он полон раскаяния и рад, что не стал убийцей. Сореля наверняка ожидает казнь, но он чувствует, что сможет умереть спокойно.

Вслед за Жюльеном в Верьер приезжает и Матильда. Любящая женщина использует все свои связи, раздает деньги и обещания в надежда смягчить приговор отцу своего будущего ребенка.

В день суда вся округа стекается в Безансон. Жюльен ожидает осуждения и презрения, но с удивлением обнаруживает, что внушает всем этим людям искреннюю жалость. Он хочет отказаться от последнего слова, но все же поднимается и говорит.

Жюльен не просит у суда никакой милости, он говорит, что заслуживает смерти — ведь он поднял руку на женщину, заслуживающую глубочайшего уважения. Дамы в зале рыдают. Смерть — в двадцать три года! Казнь! Но в речи Сореля звучит и обвинение: главное его преступление состоит в том, что он, простолюдин, восстал против своего жалкого жребия. Участь героя романа решена — суд выносит Жюльену смертный приговор. В тюрьму к Жюльену приходит мадам де Реналь. В свое оправдание она рассказывает, что письмо, послужившее причиной трагедии, сочинил ее духовник.

Жюльен, несмотря на предстоящую гибель, счастлив. Он понимает, что мадам де Реналь — единственная женщина, которую он был способен любить. В своих молитвах он просит небеса подарить ему хотя бы не сколько лет жизни вместе с любимой женщиной... Но это невозможно. В день казни Сорель ведет себя мужественно и сдержанно. Матильда де Ла-Моль, как и ее героиня, королева Маргарита, собственными руками хоронит голову своего возлюбленного. А через три дня после смерти Жюльена, обняв своих детей, умирает г-жа де Реналь.

Городок Верьер, пожалуй, один из самых живописных во всем Франш-Конте. Белые домики с островерхими крышами красной черепицы раскинулись по склону холма, где купы мощных каштанов поднимаются из каждой лощинки. Ду бежит в нескольких сотнях шагов пониже городских укреплений; их когда-то выстроили испанцы, но теперь от них остались одни развалины.

С севера Верьер защищает высокая гора – это один из отрогов Юры. Расколотые вершины Верра укрываются снегами с первых же октябрьских заморозков. С горы несется поток; прежде чем впасть в Ду, он пробегает через Верьер и на своем пути приводит в движение множество лесопилок. Эта нехитрая промышленность приносит известный достаток большинству жителей, которые скорее похожи на крестьян, нежели на горожан. Однако не лесопилки обогатили этот городок; производство набивных тканей, так называемых мюлузских набоек, – вот что явилось источником всеобщего благосостояния, которое после падения Наполеона позволило обновить фасады почти что у всех домов в Верьере.

Едва только вы входите в город, как вас оглушает грохот какой-то тяжело ухающей и страшной на вид машины. Двадцать тяжелых молотов обрушиваются с гулом, сотрясающим мостовую; их поднимает колесо, которое приводится в движение горным потоком. Каждый из этих молотов изготовляет ежедневно уж не скажу сколько тысяч гвоздей. Цветущие, хорошенькие девушки занимаются тем, что подставляют под удары этих огромных молотов кусочки железа, которые тут же превращаются в гвозди. Это производство, столь грубое на вид, – одна из тех вещей, которые больше всего поражают путешественника, впервые очутившегося в горах, отделяющих Францию от Гельвеции. Если же попавший в Верьер путешественник полюбопытствует, чья это прекрасная гвоздильная фабрика, которая оглушает прохожих, идущих по Большой улице, ему ответят протяжным говорком: «А-а, фабрика-то – господина мэра».

И если путешественник хоть на несколько минут задержится на Большой улице Верьера, что тянется от берега Ду до самой вершины холма, – верных сто шансов против одного, что он непременно повстречает высокого человека с важным и озабоченным лицом.

Стоит ему показаться, все шляпы поспешно приподнимаются. Волосы у него с проседью, одет он во все серое. Он кавалер нескольких орденов, у него высокий лоб, орлиный нос, и в общем лицо его не лишено известной правильности черт, и на первый взгляд даже может показаться, что в нем вместе с достоинством провинциального мэра сочетается некоторая приятность, которая иногда еще бывает присуща людям в сорок восемь – пятьдесят лет. Однако очень скоро путешествующий парижанин будет неприятно поражен выражением самодовольства и заносчивости, в которой сквозит какая-то ограниченность, скудость воображения. Чувствуется, что все таланты этого человека сводятся к тому, чтобы заставлять платить себе всякого, кто ему должен, с величайшей аккуратностью, а самому с уплатой своих долгов тянуть как можно дольше.

Таков мэр Верьера, г-н де Реналь. Перейдя улицу важной поступью, он входит в мэрию и исчезает из глаз путешественника. Но если путешественник будет продолжать свою прогулку, то, пройдя еще сотню шагов, он заметит довольно красивый дом, а за чугунной решеткой, окружающей владение, – великолепный сад. За ним, вырисовывая линию горизонта, тянутся бургундские холмы, и кажется, словно все это задумано нарочно, чтобы радовать взор. Этот вид может заставить путешественника забыть о той зачумленной мелким барышничеством атмосфере, в которой он уже начинает задыхаться.

Ему объяснят, что дом этот принадлежит г-ну де Реналю. Это на доходы от большой гвоздильной фабрики построил верьерский мэр свой прекрасный особняк из тесаного камня, а сейчас он его отделывает. Говорят, предки его – испанцы, из старинного рода, который будто бы обосновался в этих краях еще задолго до завоевания их Людовиком XIV.

С 1815 года господин мэр стыдится того, что он фабрикант: 1815 год сделал его мэром города Верьера. Массивные уступы стен, поддерживающих обширные площадки великолепного парка, спускающегося террасами до самого Ду, – это тоже заслуженная награда, доставшаяся г-ну де Реналю за его глубокие познания в скобяном деле.

Во Франции нечего надеяться увидать такие живописные сады, как те, что опоясывают промышленные города Германии – Лейпциг, Франкфурт, Нюрнберг и прочие. Во Франш-Конте чем больше нагорожено стен, чем больше щетинятся ваши владения камнями, нагроможденными один на другой, тем больше вы приобретаете прав на уважение соседей. А сады г-на де Реналя, где сплошь стена на стене, еще потому вызывают такое восхищение, что кой-какие небольшие участки, отошедшие к ним, господин мэр приобретал прямо-таки на вес золота. Вот, например, и та лесопилка на самом берегу Ду, которая вас так поразила при въезде в Верьер, и вы еще обратили внимание на имя «Сорель», выведенное гигантскими буквами на доске через всю крышу, – она шесть лет назад находилась на том самом месте, где сейчас г-н де Реналь возводит стену четвертой террасы своих садов.

Как ни горд господин мэр, а пришлось ему долгонько обхаживать да уговаривать старика Сореля, мужика упрямого, крутого; и пришлось ему выложить чистоганом немалую толику звонких золотых, чтобы убедить того перенести свою лесопилку на другое место. А что касается до общественного ручья, который заставлял ходить пилу, то г-н де Реналь благодаря своим связям в Париже добился того, что его отвели в другое русло. Этот знак благоволения он снискал после выборов 1821 года.

Он дал Сорелю четыре арпана за один, в пятистах шагах ниже по берегу Ду, и хотя это новое местоположение было много выгоднее для производства еловых досок, папаша Сорель – так стали звать его с тех пор, как он разбогател, – ухитрился выжать из нетерпения и мании собственника, обуявших его соседа, кругленькую сумму в шесть тысяч франков.

Правда, местные умники злословили по поводу этой сделки. Как-то раз, в воскресенье, это было года четыре тому назад, г-н де Реналь в полном облачении мэра возвращался из церкви и увидел издалека старика Сореля: тот стоял со своими тремя сыновьями и ухмылялся, глядя на него. Эта усмешка пролила роковой свет в душу г-на мэра – с тех пор его гложет мысль, что он мог бы совершить обмен намного дешевле.

Чтобы заслужить общественное уважение в Верьере, очень важно, громоздя как можно больше стен, не прельститься при этом какой-нибудь выдумкой этих итальянских каменщиков, которые пробираются весной через ущелья Юры, направляясь в Париж.

Подобное новшество снискало бы неосторожному строителю на веки вечные репутацию сумасброда, и он бы навсегда погиб во мнении благоразумных и умеренных людей, которые как раз и ведают распределением общественного уважения во Франш-Конте.

По совести сказать, эти умники проявляют совершенно несносный деспотизм, и вот это-то гнусное словцо и делает жизнь в маленьких городках невыносимой для всякого, кто жил в великой республике, именуемой Парижем. Тирания общественного мнения – и какого мнения! – так же глупа в маленьких городах Франции, как и в Американских Соединенных Штатах.

Престиж! Как, сударь, вы думаете, это пустяки? Почет от дураков, глазеющая в изумлении детвора, зависть богачей, презрение мудреца.

Барнав

К счастью для г-на де Реналя и его репутации правителя города, городской бульвар, расположенный на склоне холма, на высоте сотни футов над Ду, понадобилось обнести громадной подпорной стеной. Отсюда благодаря на редкость удачному местоположению открывается один из самых живописных видов Франции. Но каждую весну бульвар размывало дождями, дорожки превращались в сплошные рытвины, и он становился совершенно непригодным для прогулок. Это неудобство, ощущаемое всеми, поставило г-на де Реналя в счастливую необходимость увековечить свое правление сооружением каменной стены в двадцать футов вышины и тридцать – сорок туазов длины.

Роман Стендаля «Красное и черное» — вершина французского реализма. Здесь и поразительная детализация, и подробно описанные политические, социальные и психологические реалии того времени. Однако герой романа — Жульен Сорель — принадлежит к романтическим героям, поэтому его бытие в типичных для эпохи обстоятельствах оборачивается трагедией.

«Красное и черное» — это книга, название которой уже много лет заставляет читателей размышлять и анализировать, что же за ним стоит. При прочтении произведения ответ на этот вопрос не становится очевидным и предполагает многовариантность, которую каждый разрешает для себя сам. Прямые ассоциации появляются в первую очередь с внутренним состоянием Жульена Сореля, в котором сочетались желание найти себя, совершить подвиг, стать образованным человеком, но одновременно с этим и корысть, тщеславие, цель достичь успеха любыми способами. Так же название указывает и на общую проблематику произведения. Два эти цвета: красный и черный, в своей комбинации символизируют некую тревожность, борьбу, которая происходит внутри людей и вокруг них. Красный - это кровь, любовь, желание, черный - низменные побуждения, предательство. В своей смеси эти цвета рождают драму, которая происходит в жизни героев.

Красное и черное – цвета рулетки, символ азарта, ставшего жизненной силой главного героя. Он поочередно ставил и на красное (на помощь любовниц, на свое обаяние и т.д.), и на черное (на коварство, на подлость и т.д.). На эту мысль наталкивает роковое увлечение самого автора: он был страстным игроком.

Другая интерпретация: красное – мундир военного, черное – сутана священника. Герой метался между мечтой и реальностью, и этот конфликт желаемого и действительного его погубил.

Также сочетание этих цветов образует трагический финал честолюбивого героя: кровь на земле, красное и черное. Несчастный юноша мог так много, а смог всего лишь обагрить землю кровью своей любовницы.

Кроме того, многие исследователи предполагают, что контрастное сочетание цветов означает основной конфликт романа – выбор между честью и смертью: либо пролить кровь, либо дать очернить себя.

О чем книга?

Стендаль рассказывает читателям о жизни молодого юноши Жюльена Сореля который устраивается гувернером в дом г-на де Реналя и его жены. На протяжении книги читатель наблюдает за внутренней борьбой этого целеустремленного человека, его эмоциями, поступками, ошибками, умудряясь негодовать и сопереживать одновременно. Важнейшей линией романа является тема любви и ревности, сложных взаимоотношений и чувств людей разных возрастов и разного положения.

Карьера завела юношу на самый верх, сулила множество радостей, среди которых он искал лишь одну – уважения. Честолюбие толкало его вперед, но оно же загнало в тупик, ведь мнение общества оказалось для него дороже жизни.

Образ главного героя

Жульен Сорель - сын плотника, отлично знающий латынь, сообразительный, целеустремленный и симпатичный молодой человек. Это юноша, который знает чего хочет, и который готов идти на любые жертвы, чтобы достичь своих целей. Юноша честолюбив и сообразителен, он жаждет славы, успеха, мечтая сначала о военном поприще, а затем о карьере священника. Многие поступки Жюльена продиктованы низменными мотивами, жаждой мести, жаждой признания и поклонения, но он является не отрицательным персонажем, а скорее противоречивым и сложным характером, поставленным в непростые жизненные условия. В образе Сореля содержатся черты характера революционера, одаренного простолюдина, который не готов мириться со своим положением в обществе.

Комплекс плебея заставляет героя стесняться своего происхождения и искать дорогу в другую социальную реальность. Именно этим болезненным самомнением объясняется его напористость: он уверен, что достоин большего. Неслучайно его кумиром становится Наполеон – выходец из народа, сумевший подчинить себе сановников и вельмож. Сорель твердо верит в свою звезду, и только, поэтому теряет веру в Бога, в любовь, в людей. Его беспринципность приводит к трагедии: попирая устои общества, он, как и его кумир, оказывается отторгнутым и изгнанным им.

Тематика и проблематика

В романе поднимается много проблем. Это и выбор жизненного пути, и формирование характера, и конфликт человека с обществом. Для рассмотрения любой из них важно понимать исторический контекст: Великая Французская революция, Наполеон, умонастроения целого поколения молодежи, Реставрация. Стендаль мыслил этими категориями, он принадлежал к числу тех людей, которые лично видели слом общества и были под впечатлением от этого зрелища. Помимо глобальных проблем, которые носят социальный характер и связаны с событиями эпохи, в произведении описаны также сложности взаимоотношений между людьми, любовь, ревность, предательство - то есть то, что существует вне времени и всегда воспринимается читателями близко к сердцу.

Основная проблема в романе «Красное и черное», это, конечно же, социальная несправедливость. Талантливый простолюдин не может пробиться в люди, хоть он и умнее знати, и способнее ее. В своей же среде этот человек тоже себя не находит: его ненавидят даже в семье. Неравенство ощущается всеми, поэтому одаренному юноше завидуют и всячески мешают реализовать свои умения. Такая безысходность толкает его на отчаянные шаги, а показная добродетель священников и сановников лишь утверждают героя в намерении пойти наперекор моральным устоям общества. Эта мысль подтверждается историей создания романа «Красное и черное»: автор нашел в газете заметку о казни молодого человека. Именно этот краткий отчет о чужом горе вдохновил его додумать недостающие подробности и создать реалистический роман, посвященный проблеме социального неравенства. Конфликт личности и среды он предлагает расценивать не так однозначно: люди не вправе отнимать жизнь у Сореля, ведь именно они сделали его таким.

В чем смысл романа?

Сама история, заложенная в романе - это не выдумка, а реальные события, которые очень впечатлили Стэндаля. Именно поэтому в качестве эпиграфа автором выбрана фраза Дантона «Правда. Горькая правда». Так случилось, что однажды, читая газету, писатель прочитал о судебном деле Антуана Берте, с которого и был списан образ Сореля. В связи с этим еще очевиднее становится социальная проблематика произведения, которая характеризует непростую эпоху и заставляет задуматься о ней. Тогда перед человеком очень остро стоял вопрос выбора: сохранить в бедности свою душевную чистоту или напролом и по головам идти к успеху. Жульен хоть и выбирает второе, но тоже лишен возможности чего-то добиться, ведь безнравственность никогда не станет основой счастья. Лицемерное общество охотно закроет на нее глаза, но лишь до некоторых пор, и когда откроет, тут же отгородится от застигнутого врасплох преступника. Значит, трагедия Сореля – это приговор беспринципности и честолюбию. Настоящая победа личности – это уважение к себе, а не бесконечные поиски этого уважения со стороны. Жульен проиграл, так как не смог принять себя таким, какой он есть.

Психологизм Стендаля

Психологизм является характерной чертой творчества Стэндаля. Он проявляется в том, что наряду с рассказом о действиях и поступках персонажа и общей картиной описываемых событий, автор на более высокой ступени анализа описывает причины и мотивы действий героя. Таким образом, писатель балансирует на грани между кипящими страстями и анализирующим их разумом, создавая ощущение, что в то же самое время, когда герой совершает поступок, за ним ведется непрерывное наблюдение. Например, это всевидящее око показывает читателю, как Жульен бережно укрывает от глаз свой приговор: маленького Наполеона, почитание которого уже накладывало свой отпечаток на действия героя с самого начала его пути. Эта выразительная деталь указывает нам на душу Сореля – трепещущего мотылька, стремящегося к огню. Он повторил судьбу Наполеона, завоевав желаемый мир, но не сумев его удержать.

Жанровое своеобразие романа

Роман сочетает в себе черты романтизма и реализма. Об этом свидетельствует жизненная основа истории, наполненная глубокими и разнообразными чувствами и идеями. Это черта реализма. Но вот герой – романтический, наделенный специфическими чертами. Он конфликтует с обществом, при этом незауряден, образован и красив. Его одиночество – гордое стремление возвыситься над толпой, свою среду он презирает. Ум и способности его трагически остаются не нужными и не реализованными. Природа идет по его стопам, обрамляя чувства и события в его жизни своими красками.

Произведение часто характеризуют как психологическо-социальное, и с этим трудно не согласиться, так как в нем необычно перемешаны события действительности и подробная оценка внутренних мотивов героев. На протяжении всего романа читатель может наблюдать постоянное соотнесение внешнего мира в целом и внутреннего мира человека, и до конца не выясненным остается, какой же из этих миров наиболее сложен и противоречив.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Фредерик Стендаль
Красное и черное

Часть первая

Правда, горькая правда.

Дантон

I. Городок

Put thousands together – less bad,

But the cage less gay.

Hobbes 1
Посадите вместе тысячи людей получше этих, в клетке станет еще хуже. Гоббс (англ.).

Городок Верьер, пожалуй, один из самых живописных во всем Франш-Конте. Белые домики с островерхими крышами красной черепицы раскинулись по склону холма, где купы мощных каштанов поднимаются из каждой лощинки. Ду бежит в нескольких сотнях шагов пониже городских укреплений; их когда-то выстроили испанцы, но теперь от них остались одни развалины.

С севера Верьер защищает высокая гора – это один из отрогов Юры. Расколотые вершины Верра укрываются снегами с первых же октябрьских заморозков. С горы несется поток; прежде чем впасть в Ду, он пробегает через Верьер и на своем пути приводит в движение множество лесопилок. Эта нехитрая промышленность приносит известный достаток большинству жителей, которые скорее похожи на крестьян, нежели на горожан. Однако не лесопилки обогатили этот городок; производство набивных тканей, так называемых мюлузских набоек, – вот что явилось источником всеобщего благосостояния, которое после падения Наполеона позволило обновить фасады почти что у всех домов в Верьере.

Едва только вы входите в город, как вас оглушает грохот какой-то тяжело ухающей и страшной на вид машины. Двадцать тяжелых молотов обрушиваются с гулом, сотрясающим мостовую; их поднимает колесо, которое приводится в движение горным потоком. Каждый из этих молотов изготовляет ежедневно уж не скажу сколько тысяч гвоздей. Цветущие, хорошенькие девушки занимаются тем, что подставляют под удары этих огромных молотов кусочки железа, которые тут же превращаются в гвозди. Это производство, столь грубое на вид, – одна из тех вещей, которые больше всего поражают путешественника, впервые очутившегося в горах, отделяющих Францию от Гельвеции. Если же попавший в Верьер путешественник полюбопытствует, чья это прекрасная гвоздильная фабрика, которая оглушает прохожих, идущих по Большой улице, ему ответят протяжным говорком: «А-а, фабрика-то – господина мэра».

И если путешественник хоть на несколько минут задержится на Большой улице Верьера, что тянется от берега Ду до самой вершины холма, – верных сто шансов против одного, что он непременно повстречает высокого человека с важным и озабоченным лицом.

Стоит ему показаться, все шляпы поспешно приподнимаются. Волосы у него с проседью, одет он во все серое. Он кавалер нескольких орденов, у него высокий лоб, орлиный нос, и в общем лицо его не лишено известной правильности черт, и на первый взгляд даже может показаться, что в нем вместе с достоинством провинциального мэра сочетается некоторая приятность, которая иногда еще бывает присуща людям в сорок восемь – пятьдесят лет. Однако очень скоро путешествующий парижанин будет неприятно поражен выражением самодовольства и заносчивости, в которой сквозит какая-то ограниченность, скудость воображения. Чувствуется, что все таланты этого человека сводятся к тому, чтобы заставлять платить себе всякого, кто ему должен, с величайшей аккуратностью, а самому с уплатой своих долгов тянуть как можно дольше.

Таков мэр Верьера, г-н де Реналь. Перейдя улицу важной поступью, он входит в мэрию и исчезает из глаз путешественника. Но если путешественник будет продолжать свою прогулку, то, пройдя еще сотню шагов, он заметит довольно красивый дом, а за чугунной решеткой, окружающей владение, – великолепный сад. За ним, вырисовывая линию горизонта, тянутся бургундские холмы, и кажется, словно все это задумано нарочно, чтобы радовать взор. Этот вид может заставить путешественника забыть о той зачумленной мелким барышничеством атмосфере, в которой он уже начинает задыхаться.

Ему объяснят, что дом этот принадлежит г-ну де Реналю. Это на доходы от большой гвоздильной фабрики построил верьерский мэр свой прекрасный особняк из тесаного камня, а сейчас он его отделывает. Говорят, предки его – испанцы, из старинного рода, который будто бы обосновался в этих краях еще задолго до завоевания их Людовиком XIV.

С 1815 года господин мэр стыдится того, что он фабрикант: 1815 год сделал его мэром города Верьера. Массивные уступы стен, поддерживающих обширные площадки великолепного парка, спускающегося террасами до самого Ду, – это тоже заслуженная награда, доставшаяся г-ну де Реналю за его глубокие познания в скобяном деле.

Во Франции нечего надеяться увидать такие живописные сады, как те, что опоясывают промышленные города Германии – Лейпциг, Франкфурт, Нюрнберг и прочие. Во Франш-Конте чем больше нагорожено стен, чем больше щетинятся ваши владения камнями, нагроможденными один на другой, тем больше вы приобретаете прав на уважение соседей. А сады г-на де Реналя, где сплошь стена на стене, еще потому вызывают такое восхищение, что кой-какие небольшие участки, отошедшие к ним, господин мэр приобретал прямо-таки на вес золота. Вот, например, и та лесопилка на самом берегу Ду, которая вас так поразила при въезде в Верьер, и вы еще обратили внимание на имя «Сорель», выведенное гигантскими буквами на доске через всю крышу, – она шесть лет назад находилась на том самом месте, где сейчас г-н де Реналь возводит стену четвертой террасы своих садов.

Как ни горд господин мэр, а пришлось ему долгонько обхаживать да уговаривать старика Сореля, мужика упрямого, крутого; и пришлось ему выложить чистоганом немалую толику звонких золотых, чтобы убедить того перенести свою лесопилку на другое место. А что касается до общественного ручья, который заставлял ходить пилу, то г-н де Реналь благодаря своим связям в Париже добился того, что его отвели в другое русло. Этот знак благоволения он снискал после выборов 1821 года.

Он дал Сорелю четыре арпана за один, в пятистах шагах ниже по берегу Ду, и хотя это новое местоположение было много выгоднее для производства еловых досок, папаша Сорель – так стали звать его с тех пор, как он разбогател, – ухитрился выжать из нетерпения и мании собственника, обуявших его соседа, кругленькую сумму в шесть тысяч франков.

Правда, местные умники злословили по поводу этой сделки. Как-то раз, в воскресенье, это было года четыре тому назад, г-н де Реналь в полном облачении мэра возвращался из церкви и увидел издалека старика Сореля: тот стоял со своими тремя сыновьями и ухмылялся, глядя на него. Эта усмешка пролила роковой свет в душу г-на мэра – с тех пор его гложет мысль, что он мог бы совершить обмен намного дешевле.

Чтобы заслужить общественное уважение в Верьере, очень важно, громоздя как можно больше стен, не прельститься при этом какой-нибудь выдумкой этих итальянских каменщиков, которые пробираются весной через ущелья Юры, направляясь в Париж.

Подобное новшество снискало бы неосторожному строителю на веки вечные репутацию сумасброда, и он бы навсегда погиб во мнении благоразумных и умеренных людей, которые как раз и ведают распределением общественного уважения во Франш-Конте.

По совести сказать, эти умники проявляют совершенно несносный деспотизм, и вот это-то гнусное словцо и делает жизнь в маленьких городках невыносимой для всякого, кто жил в великой республике, именуемой Парижем. Тирания общественного мнения – и какого мнения! – так же глупа в маленьких городах Франции, как и в Американских Соединенных Штатах.

II. Господин мэр

Престиж! Как, сударь, вы думаете, это пустяки? Почет от дураков, глазеющая в изумлении детвора, зависть богачей, презрение мудреца.

Барнав

К счастью для г-на де Реналя и его репутации правителя города, городской бульвар, расположенный на склоне холма, на высоте сотни футов над Ду, понадобилось обнести громадной подпорной стеной. Отсюда благодаря на редкость удачному местоположению открывается один из самых живописных видов Франции. Но каждую весну бульвар размывало дождями, дорожки превращались в сплошные рытвины, и он становился совершенно непригодным для прогулок. Это неудобство, ощущаемое всеми, поставило г-на де Реналя в счастливую необходимость увековечить свое правление сооружением каменной стены в двадцать футов вышины и тридцать – сорок туазов длины.

Парапет этой стены, ради которой г-ну де Реналю пришлось трижды совершить путешествие в Париж, ибо предпоследний министр внутренних дел объявил себя смертельным врагом верьерского бульвара, – парапет этот ныне возвышается примерно на четыре фута над землей. И, словно бросая вызов всем министрам, бывшим и нынешним, его сейчас украшают гранитными плитами.

Сколько раз, погруженный в воспоминания о балах недавно покинутого Парижа, опершись грудью на эти громадные каменные плиты прекрасного серого цвета, чуть отливающего голубизной, я блуждал взором по долине Ду. Вдали, на левом берегу, вьются пять-шесть лощин, в глубине которых глаз отчетливо различает струящиеся ручьи. Они бегут вниз, там и сям срываются водопадами и, наконец, низвергаются в Ду. Солнце в наших горах печет жарко, а когда оно стоит прямо над головой, путешественник, замечтавшийся на этой террасе, защищен тенью великолепных платанов. Благодаря наносной земле они растут быстро, и их роскошная зелень отливает синевой, ибо господин мэр распорядился навалить землю вдоль всей своей громадной подпорной стены; несмотря на сопротивление муниципального совета, он расширил бульвар примерно на шесть футов (за что я его хвалю, хоть он и ультрароялист, а я либерал), и вот почему сия терраса, по его мнению, а также по мнению г-на Вально, благоденствующего директора верьерского дома призрения, ничуть не уступает Сен-Жерменской террасе в Лэ.

Что до меня, то я могу посетовать только на один недостаток Аллеи Верности – официальное это название можно прочесть в пятнадцати или двадцати местах на мраморных досках, за которые г-на де Реналя пожаловали еще одним крестом, – на мой взгляд, недостаток Аллеи Верности – это варварски изуродованные могучие платаны: их по приказанию начальства стригут и карнают немилосердно. Вместо того, чтобы уподобляться своими круглыми, приплюснутыми кронами самым невзрачным огородным овощам, они могли бы свободно приобрести те великолепные формы, которые видишь у их собратьев в Англии. Но воля господина мэра нерушима, и дважды в год все деревья, принадлежащие общине, подвергаются безжалостной ампутации. Местные либералы поговаривают, – впрочем, это, конечно, преувеличение, – будто рука городского садовника сделалась значительно более суровой с тех пор, как господин викарий Малон завел обычай присваивать себе плоды этой стрижки.

Сей юный священнослужитель был прислан из Безансона несколько лет тому назад для наблюдения за аббатом Шеланом и еще несколькими кюре в окрестностях. Старый полковой лекарь, участник итальянской кампании, удалившийся на покой в Верьер и бывший при жизни, по словам мэра, сразу и якобинцем и бонапартистом, как-то раз осмелился попенять мэру на это систематическое уродование прекрасных деревьев.

– Я люблю тень, – отвечал г-н де Реналь с тем оттенком высокомерия в голосе, какой допустим при разговоре с полковым лекарем, кавалером ордена Почетного легиона, – я люблю тень и велю подстригать мои деревья, чтобы они давали тень. И я не знаю, на что еще годятся деревья, если они не могут, как, например, полезный орех, приносить доход .

Вот оно, великое слово, которое все решает в Верьере: приносить доход; к этому, и только к этому сводятся неизменно мысли более чем трех четвертей всего населения.

Приносить доход – вот довод, который управляет всем в этом городке, показавшемся вам столь красивым. Чужестранец, очутившийся здесь, плененный красотой прохладных, глубоких долин, опоясывающих городок, воображает сперва, что здешние обитатели весьма восприимчивы к красоте; они без конца твердят о красоте своего края; нельзя отрицать, что они очень ценят ее, ибо она-то и привлекает чужестранцев, чьи деньги обогащают содержателей гостиниц, а это, в свою очередь, в силу действующих законов о городских пошлинах приносит доход городу.

Однажды в погожий осенний день г-н де Реналь прогуливался по Аллее Верности под руку со своей супругой. Слушая рассуждения своего мужа, который разглагольствовал с важным видом, г-жа де Реналь следила беспокойным взором за своими тремя мальчиками. Старший, которому можно было дать лет одиннадцать, то и дело подбегал к парапету с явным намерением взобраться на него. Нежный голос произносил тогда имя Адольфа, и мальчик тут же отказывался от своей смелой затеи. Г-же де Реналь на вид можно было дать лет тридцать, но она была еще очень миловидна.

– Как бы ему потом не пришлось пожалеть, этому выскочке из Парижа, – говорил г-н де Реналь оскорбленным тоном, и его обычно бледные щеки казались еще бледнее. – У меня найдутся друзья при дворе…

Но хоть я и собираюсь на протяжении двухсот страниц рассказывать вам о провинции, все же я не такой варвар, чтобы изводить вас длиннотами и мудреными обиняками провинциального разговора.

Этот выскочка из Парижа, столь ненавистный мэру, был не кто иной, как г-н Аппер, который два дня тому назад ухитрился проникнуть не только в тюрьму и в верьерский дом призрения, но также и в больницу, находящуюся на безвозмездном попечении господина мэра и самых видных домовладельцев города.

– Но, – робко отвечала г-жа де Реналь, – что может вам сделать этот господин из Парижа, если вы распоряжаетесь имуществом бедных с такой щепетильной добросовестностью?

– Он и приехал сюда только затем, чтобы охаять нас, а потом пойдет тискать статейки в либеральных газетах.

– Да ведь вы же никогда их не читаете, друг мой.

– Но нам постоянно твердят об этих якобинских статейках; все это нас отвлекает и мешает нам делать добро . Нет, что касается меня, я никогда не прощу этого нашему кюре.

III. Имущество бедных

Добродетельный кюре, чуждый всяких происков, поистине благодать божья для деревни.

Флери

Надобно сказать, что верьерский кюре, восьмидесятилетний старец, который благодаря живительному воздуху здешних гор сохранил железное здоровье и железный характер, пользовался правом в любое время посещать тюрьму, больницу и даже дом призрения. Так вот г-н Аппер, которого в Париже снабдили рекомендательным письмом к кюре, имел благоразумие прибыть в этот маленький любознательный городок ровно в шесть часов утра и незамедлительно явился к священнослужителю на дом.

Читая письмо, написанное ему маркизом де Ла-Молем, пэром Франции и самым богатым землевладельцем всей округи, кюре Шелан призадумался.

«Я – старик, и меня любят здесь, – промолвил он наконец вполголоса, разговаривая сам с собой, – они не посмеют». И тут же, обернувшись к приезжему парижанину, сказал, подняв глаза, в которых, несмотря на преклонный возраст, сверкал священный огонь, свидетельствовавший о том, что ему доставляет радость совершить благородный, хоть и несколько рискованный поступок:

– Идемте со мной, сударь, но я попрошу вас не говорить в присутствии тюремного сторожа, а особенно в присутствии надзирателей дома призрения, решительно ничего о том, что мы с вами увидим.

Господин Аппер понял, что имеет дело с мужественным человеком; он пошел с почтенным священником, посетил с ним тюрьму, больницу, дом призрения, задавал немало вопросов, но, невзирая на странные ответы, не позволил себе высказать ни малейшего осуждения.

Осмотр этот продолжался несколько часов. Священник пригласил г-на Аппера пообедать с ним, но тот отговорился тем, что ему надо написать массу писем: ему не хотелось еще больше компрометировать своего великодушного спутника. Около трех часов они отправились заканчивать осмотр дома призрения, а затем вернулись в тюрьму. В дверях их встретил сторож – кривоногий гигант саженного роста; его и без того гнусная физиономия сделалась совершенно отвратительной от страха.

– Ах, сударь, – сказал он, едва только увидел кюре, – вот этот господин, что с вами пришел, уж не господин ли Аппер?

– Ну так что же? – сказал кюре.

– А то, что я вчера получил насчет них точный приказ – господин префект прислал его с жандармом, которому пришлось скакать всю ночь, – ни в коем случае не допускать господина Аппера в тюрьму.

– Могу сказать вам, господин Нуару, – сказал кюре, – что этот приезжий, который пришел со мной, действительно господин Аппер. Вам должно быть известно, что я имею право входить в тюрьму в любой час дня и ночи и могу привести с собой кого мне угодно.

– Так-то оно так, господин кюре, – отвечал сторож, понизив голос и опустив голову, словно бульдог, которого заставляют слушаться, показывая ему палку. – Только, господин кюре, у меня жена, дети, а коли на меня жалоба будет да я места лишусь, чем жить тогда? Ведь меня только служба и кормит.

– Мне тоже было бы очень жаль лишиться прихода, – отвечал честный кюре прерывающимся от волнения голосом.

– Эка сравнили! – живо откликнулся сторож. – У вас, господин кюре, – это все знают – восемьсот ливров ренты да кусочек землицы собственной.

Вот какие происшествия, преувеличенные, переиначенные на двадцать ладов, разжигали последние два дня всяческие злобные страсти в маленьком городке Верьере. Они же сейчас были предметом маленькой размолвки между г-ном де Реналем и его супругой. Утром г-н де Реналь вместе с г-ном Вально, директором дома призрения, явился к кюре, чтобы выразить ему свое живейшее неудовольствие. У г-на Шелана не было никаких покровителей; он почувствовал, какими последствиями грозит ему этот разговор.

– Ну что ж, господа, по-видимому, я буду третьим священником, которому в восьмидесятилетнем возрасте откажут от места в этих краях. Я здесь уже пятьдесят шесть лет; я крестил почти всех жителей этого города, который был всего-навсего поселком, когда я сюда приехал. Я каждый день венчаю молодых людей, как когда-то венчал их дедов. Верьер – моя семья, но страх покинуть его не может заставить меня ни вступить в сделку с совестью, ни руководствоваться в моих поступках чем-либо, кроме нее. Когда я увидел этого приезжего, я сказал себе: «Может быть, этот парижанин и вправду либерал – их теперь много развелось, – но что он может сделать дурного нашим беднякам или узникам?»

Однако упреки г-на де Реналя, а в особенности г-на Вально, директора дома призрения, становились все более обидными.

– Ну что ж, господа, отнимите у меня приход! – воскликнул старик кюре дрожащим голосом. – Я все равно не покину этих мест. Все знают, что сорок восемь лет тому назад я получил в наследство маленький участок земли, который приносит мне восемьсот ливров; на это я и буду жить. Я ведь, господа, никаких побочных сбережений на своей службе не делаю, и, может быть, потому-то я и не пугаюсь, когда мне грозят, что меня уволят.

Господин де Реналь жил со своей супругой очень дружно, но, не зная, что ответить на ее вопрос, когда она робко повторила: «А что же дурного может сделать этот парижанин нашим узникам?» – он уже готов был вспылить, как вдруг она вскрикнула. Ее второй сын вскочил на парапет и побежал по нему, хотя стена эта возвышалась более чем на двадцать футов над виноградником, который тянулся по другую ее сторону. Боясь, как бы ребенок, испугавшись, не упал, г-жа де Реналь не решалась его окликнуть. Наконец мальчик, который весь сиял от своего удальства, оглянулся на мать и, увидев, что она побледнела, соскочил с парапета и подбежал к ней. Его как следует отчитали.

Это маленькое происшествие заставило супругов перевести разговор на другой предмет.

– Я все-таки решил взять к себе этого Сореля, сына лесопильщика, – сказал г-н де Реналь. – Он будет присматривать за детьми, а то они стали что-то уж слишком резвы. Это молодой богослов, почти что священник; он превосходно знает латынь и сумеет заставить их учиться; кюре говорит, что у него твердый характер. Я дам ему триста франков жалованья и стол. У меня были некоторые сомнения насчет его добронравия, – ведь он был любимчиком этого старика лекаря, кавалера ордена Почетного легиона, который, воспользовавшись предлогом, будто он какой-то родственник Сореля, явился к ним да так и остался жить на их хлебах. А ведь очень возможно, что этот человек был, в сущности, тайным агентом либералов; он уверял, будто наш горный воздух помогает ему от астмы, но ведь кто его знает? Он с Буонапарте проделал все итальянские кампании, и говорят, даже, когда голосовали за Империю, написал «нет». Этот либерал обучал сына Сореля и оставил ему множество книг, которые привез с собой. Конечно, мне бы и в голову не пришло взять к детям сына плотника, но как раз накануне этой истории, из-за которой я теперь навсегда поссорился с кюре, он говорил мне, что сын Сореля вот уже три года как изучает богословие и собирается поступить в семинарию, – значит, он не либерал, а, кроме того, он латинист. Но тут есть и еще некоторые соображения, – продолжал г-н де Реналь, поглядывая на свою супругу с видом дипломата. – Господин Вально страх как гордится, что приобрел пару прекрасных нормандок для своего выезда. А вот гувернера у его детей нет.

– Он еще может у нас его перехватить.

– Значит, ты одобряешь мой проект, – подхватил г-н де Реналь, отблагодарив улыбкой свою супругу за прекрасную мысль, которую она только что высказала. – Так, значит, решено.

– Ах, боже мой, милый друг, как у тебя все скоро решается.

– Потому что я человек с характером, да и наш кюре теперь в этом убедится. Нечего себя обманывать – мы здесь со всех сторон окружены либералами. Все эти мануфактурщики мне завидуют, я в этом уверен; двое-трое из них уже пробрались в толстосумы. Ну так вот, пусть они посмотрят, как дети господина де Реналя идут на прогулку под наблюдением своего гувернера. Это им внушит кое-что. Дед мой частенько нам говорил, что у него в детстве всегда был гувернер. Это обойдется мне примерно в сотню экю, но при нашем положении этот расход необходим для поддержания престижа.

Это внезапное решение заставило г-жу де Реналь призадуматься. Г-жа де Реналь, высокая, статная женщина, слыла когда-то, как говорится, первой красавицей на всю округу. В ее облике, в манере держаться было что-то простодушное и юное. Эта наивная грация, полная невинности и живости, могла бы, пожалуй, пленить парижанина какой-то скрытой пылкостью. Но если бы г-жа де Реналь узнала, что она может произвести впечатление подобного рода, она бы сгорела со стыда. Сердце ее было чуждо всякого кокетства или притворства. Поговаривали, что г-н Вально, богач, директор дома призрения, ухаживал за ней, но без малейшего успеха, что снискало громкую славу ее добродетели, ибо г-н Вально, рослый мужчина в цвете лет, могучего телосложения, с румяной физиономией и пышными черными бакенбардами, принадлежал именно к тому сорту грубых, дерзких и шумливых людей, которых в провинции называют «красавец мужчина». Г-жа де Реналь, существо очень робкое, обладала, по-видимому, крайне неровным характером, и ее чрезвычайно раздражали постоянная суетливость и оглушительные раскаты голоса г-на Вально. А так как она уклонялась от всего того, что зовется в Верьере весельем, о ней стали говорить, что она слишком чванится своим происхождением. У нее этого и в мыслях не было, но она была очень довольна, когда жители городка стали бывать у нее реже. Не будем скрывать, что в глазах местных дам она слыла дурочкой, ибо не умела вести никакой политики по отношению к своему мужу и упускала самые удобные случаи заставить его купить для нее нарядную шляпку в Париже или Безансоне. Только бы ей никто не мешал бродить по ее чудесному саду, – больше она ни о чем не просила.

Это была простая душа: у нее никогда даже не могло возникнуть никаких притязаний судить о своем муже или признаться самой себе, что ей с ним скучно. Она считала, – никогда, впрочем, не задумываясь над этим, – что между мужем и женой никаких других, более нежных отношений и быть не может. Она больше всего любила г-на де Реналя, когда он рассказывал ей о своих проектах относительно детей, из которых он одного прочил в военные, другого в чиновники, а третьего в служители церкви. В общем, она находила г-на де Реналя гораздо менее скучным, чем всех прочих мужчин, которые у них бывали.

Это было разумное мнение супруги. Мэр Верьера обязан был своей репутацией остроумного человека, а в особенности человека хорошего тона, полдюжине шуток, доставшихся ему по наследству от дядюшки. Старый капитан де Реналь до революции служил в пехотном полку его светлости герцога Орлеанского и, когда бывал в Париже, пользовался привилегией посещать наследного принца в его доме. Там довелось ему увидеть г-жу де Монтессон, знаменитую г-жу де Жанлис, г-на Дюкре, пале-рояльского изобретателя. Все эти персонажи постоянно фигурировали в анекдотах г-на де Реналя. Но мало-помалу искусство облекать в приличную форму столь щекотливые и ныне забытые подробности стало для него трудным делом, и с некоторых пор он только в особо торжественных случаях прибегал к анекдотам из жизни герцога Орлеанского. Так как, помимо всего прочего, он был человек весьма учтивый, исключая, разумеется, те случаи, когда речь шла о деньгах, то он и считался по справедливости самым большим аристократом в Верьере.

ХРОНИКА БЕЗВРЕМЕНЬЯ

Писательская биография Анри Бейля (1783–1842), печатавшегося под псевдонимом Стендаль, складывалась трудно. Рано осознав свое призвание, еще юношей сделав не одну пробу пера, он, однако, завершил первое художественное сочинение почти к сорока пяти годам, а до этого прожил беспокойную жизнь военного, путешественника, публициста, знатока живописи и музыки, литературного и театрального критика. В тогдашней Франции - то порывисто и грозно, то с мучительными замедлениями - шла ломка вековых устоев, и резкие сдвиги в ходе истории страны были поворотными вехами стендалевского пути.

Он был на шесть лет старше Французской революции 1789 года. Мальчишеское бунтарство против атмосферы верноподданнической благопристойности, которая царила в доме его отца, адвоката гренобльской судебной палаты, подогревалось в малолетнем ниспровергателе семейных Бастилий вестями о мятежах, переворотах, сражениях, поступавшими из столицы и с фронтов.

Воспитанный дедом по матери, вольнодумцем и поклонником просветительских учений предреволюционного XVIII века, Стендаль рос пытливым, дерзким в суждениях юношей. Его обостренная гордость и иронический ум выдавали натуру пылкую, деятельную, непокорную. Школа, преобразованная согласно республиканским декретам, окончательно вырвала его из-под влияния отцовской семьи: здесь вместо катехизиса он жадно впитывал идеи материалистической философии, вместо традиционной риторики пристрастился к механике и математике. Ненависть ко всему, что сковывает личность, презрение к религиозной мистике, вкус к точному аналитическому знанию, привитые Стендалю еще в ранние годы, он затем сохранил до конца дней.

В 1799 году Стендаль отправился в Париж в надежде продолжить учение в Политехнической школе. Однако этому намерению не суждено было осуществиться. Захваченный вихрем наполеоновских походов, он вступил в армию, безусым сублейтенантом войск Бонапарта впервые попал в Италию, полюбив ее на всю жизнь.

Впрочем, долго тянуть армейскую лямку молодой Стендаль, мечтавший о «славе величайшего французского поэта, равного Мольеру», не пожелал. Выйдя в отставку, он вернулся в Париж, поселился на чердаке и взялся за книги. Одержимый страстью к писательству, он штудирует труды древних и новых мыслителей, изучает английский и итальянский языки, берет уроки актерского искусства, набрасывает черновики философских эссе, сцены двух комедий, так и оставшихся незавершенными. Его кумиры - Шекспир, Данте, Мольер, Фильдинг. Он старается проникнуть в секреты их мастерства, с их помощью овладеть «наукой о страстях». Он помышляет добиться в «языке чувств» точности математика. Но для того, чтобы справиться с этой задачей, пока что не хватало ни житейских знаний, ни душевного опыта, ни литературных навыков. В довершение всего вызывал беспокойство и пустой кошелек. Несколько месяцев службы в торговом доме в Марселе, куда его завела любовная привязанность, внушили Стендалю отвращение к карьере коммерсанта. Тяготясь безденежьем и бездействием, мучась постигшими его сочинительскими неудачами, он в 1806 году опять записался в армию.

В качестве интенданта наполеоновских войск Стендаль исколесил тыловые и фронтовые дороги Европы, узнав в этих странствиях то, что не могли дать самые умные книжки. Должность военного чиновника имела свои преимущества для «наблюдателя человеческих характеров», как называл себя Стендаль. Перед ним обнажились колесики и рычажки огромной государственной и военной машины Империи. На полях сражений он видел, как проверяются люди в момент смертельной опасности, обнаруживая истинное величие или низость души. Для него не была секретом изнанка сводок об очередных победах. Русский поход 1812 года завершил это воспитание жизнью. Свидетель Бородинской битвы, потрясенный очевидец пожара Москвы и отступления прославленной армии, постепенно превратившейся в полчище мародеров, он вернулся домой разбитый усталостью, испытывая презрение к наполеоновской военщине. Не желая оставаться в Париже, куда в обозе иностранных войск в 1814 году вернулись изгнанные революцией Бурбоны со своим дворянско-клерикальным охвостьем, Стендаль покинул Францию.

Он обосновался в Милане, где вел жизнь свободного любителя искусств. Его дни проходят в картинных галереях, древних соборах, за старыми рукописями и книгами, по вечерам он неизменно в оперном театре Ла Скала. Изредка он совершает наезды в Гренобль, Париж, Лондон или путешествует по Италии. Стендаль дружен с вождями патриотического движения карбонариев, направленного против австрийского владычества, встречается с Байроном. Он сотрудничает в журналах итальянских романтиков. Выходят его первые книги о композиторах и живописцах, путевые очерки.

Здесь же подготовлен трактат «О любви» (1822). В этой книге разговор о самом хрупком и сокровенном из человеческих чувств опирается на многочисленные самонаблюдения и воплощает давние замыслы Стендаля о логически четком анализе душевных тайн. Теоретические раздумья предваряют страницы будущей стендалевской прозы, посвященные рождению и «кристаллизации» взаимного влечения двух влюбленных. Уже тогда Стендаль замечает, что психология без истории беспомощна: безудержная страсть итальянцев Возрождения не похожа на утонченную куртуазность вельмож Людовика XIV, немецкий бюргер любит не так, как средневековый рыцарь. Да и между разными манерами любить, принятыми в одну эпоху в разных кругах общества, нередко пролегает пропасть. Открытие это весьма пригодится Стендалю, когда ему придется изнутри прослеживать страсть аристократки и провинциалки, светского щеголя и выходца из низов.

Непочтительные замечания о властях мирских и духовных, рассыпанные в книгах и статьях Стендаля, его вольномыслие и дружба с карбонариями-заговорщиками пришлись не по нраву австрийской охранке и осведомителям святейшего папы. За ним с подозрением следят. Не чувствуя себя в Милане в безопасности, он в 1821 году возвращается на родину.

Париж встретил его неприветливо. Пошатнулось до сих пор относительно сносное материальное положение отставного военного на половинном окладе. Он взят на заметку полицией. В стране пробуют восстановить дореволюционные порядки. Свирепствуют суды, цензура затыкает рот свободомыслящим, иезуиты и святоши создают общественное мнение. В журналистике царит холопское прислужничество перед двором, в философии - туманное пустословие поклонников средневековья, в литературе - слепое подражание обветшавшим образцам. Лишь в немногих домах можно услышать слово, сказанное без унизительной опаски. Волей-неволей приходится играть в прятки, если молчать невыносимо, да к тому же есть нужда подработать пером, не оскверняя себя при этом не то чтобы ложью, а хотя бы унизительной полуправдой. Из месяца в месяц Стендаль посылает корреспонденции в английские журналы, там их печатают без подписи; маскировка была столь тщательной, что лишь спустя сто лет они были найдены и снова переведены на французский. Собранные вместе, они дают всеохватывающий проницательный портрет эпохи, отмеченной судорожными попытками повернуть историю вспять и вместе с тем обнаружившей необратимость сдвигов, которые произошли в пореволюционной Франции.

В публицистическом исследовании нравов у Стендаля есть свой особый угол зрения. Для писателя, который был, по словам Горького, «глубоко и философски человечен», точка отсчета всего - удел личности. Стендаль - моралист с мышлением историка. Ему мало очертить структуру общества, ему важно понять, как она преломилась в умах и сердцах. В первую очередь он озабочен тем, в какой мере уклад жизни обеспечивает людям свободу добиваться счастья и как именно происходит сегодня эта исконная и вечная погоня за счастьем. Перерождается ли она в войну всех против всех или, напротив, польза каждого совпадает с пользой всех? Ведь личная польза, по мнению Стендаля, воспринявшего от мыслителей-материалистов XVIII века их учение о великодушном разумном эгоизме, - основа человеческого поведения. Будучи правильно понята, она ведет отнюдь не только к индивидуальному благополучию, а к благополучию всех в рамках правильно организованного сообщества. «Благородная душа, - считал Стендаль, - действует во имя своего счастья, но ее наибольшее счастье состоит в том, чтобы доставить счастье другим». Вот почему в его глазах умение страстно, энергично и честно добиваться своего счастья - не просто личная доблесть, но и гражданская добродетель.